У отзывов на проекты Бориса Юхананова есть такая особенность: прежде чем перейти к описательной части отдельных сцен и образов, автор обычно как бы оправдывается, почему не может рассказать всего, охватить, объяснить, разложить по полочкам. В этой части отзыва обязательны слова «тотальный», «масштабный», «монументальный», «вселенная», «миры»… И с каждым новым проектом «извиняющаяся» часть отзыва все больше, попытки объяснить все более робкие, а описательные фрагменты все менее оправданы. Тем временем «вселенные» все сложнее, а «миры» – необъятнее.
Пропущу ту часть текста, в которой надо написать, что МИР РИМ не уложить в классическую рецензию. Да и зачем? Это как взять сложный ультрасовременный микрочип и пытаться запихнуть его в старую советскую ЭВМ. Хотя, неточный пример – здесь все-таки дело не в современности. А в чем тогда? Мне кажется, что МИР РИМ прекрасно подойдет для какого-нибудь упражнения по риторике: вытягиваешь абсолютно любую тему и задача развернуть ее на примере МИР РИМ. «Все дороги ведут в МИР РИМ», если переиначить. В том числе, конечно, дороги, по которым Борис Юхананов шел с предыдущими поколениями своей мастерской.
Но я бы не хотела углубляться в исторический контекст и поиск связей с прошлыми проектами – в моем нынешнем опыте прикосновения к МИР РИМ для меня ценен как раз отрыв от контекста, автономность этого опыта. И в каком-то смысле его опосредованность, поскольку я имела дело только с фильмической его линией. Поэтому чуть ли не впервые, будучи зрителем Юхананова, я действительно чувствовала себя просто зрителем, свободным от необходимости анализировать, сопоставлять, а просто погружалась в радикально новый для себя опыт.
Для меня просмотр спектакля на видео всегда был мучением, и я старалась избегать этого и по возможности смотреть вживую. Представить, что я буду много часов подряд сидеть перед экраном, было сложно. Но вот уже внезапно закончился день показа, а я обнаруживаю себя действительно сидящей в кресле кинозала, в нашем обычном мире, а вовсе не том, где правит священная воля Интеграла, а шесть часов прошли как будто как-то отдельно от меня. Мне не с чем сравнить – происходит ли то же самое в театральном зале, но думаю, что за этот фокус со временем, за которое я совершила невероятное путешествие, я могу благодарить как раз кино-средства. То есть, помимо невероятных и сложнообъяснимых содержательных свойств этого проекта для меня неожиданно стало важным открытие чисто технологическое. То, что, согласно популярному мнению, «убивает» спектакль, оказалось приручено – да еще так, что проект будто родился второй раз, уже совершенно иным. Да, мы не услышим через экран мельчайшие вибрации, не почувствуем жар, исходящий от сцены, до нас не долетят те токи, которые исходят от актера в пылу его монолога. Но мы обретем нечто новое, театральной сцене не доступное.
То, как сплетены 40 спектаклей проекта в его фильмической версии как раз транслирует эту «тотальность» происходящего – не в том понимании, как пишут о проектах Юхананова, имея в виду огромный охват тем, концепций, техник и т.д. А в том, что на экране перед нами действительно части некоего мира, единого целого, а мы заглядываем в них по очереди. Пока мы находимся в офисном здании в кабинете Цезаря, мы держим в голове, что где-то в этом время в уютной сонной комнате вещает «Бормотуха FM», пока кто-то уснул возле ночника, а кто-то пьет игристое за столом. А еще где-то звучит надрывный исповедальный монолог на фоне современной многоэтажки, а еще где-то – настоящий Рим, открытые балконы с развешенным бельем и шумные итальянцы. Театральные сцены (снятые, разумеется, в одной и той же коробке в разное время) так переплетены в фильме, будто все это существует одновременно. И такую «тотальность» этого мира способен показать только экран. А парадокс в том, что ты при этом все равно смотришь спектакль.
Кажется, именно МИР РИМ позволил мне приблизиться к пониманию того, что Юхананов подразумевает под новой процессуальностью, по крайней мере к одному из ее свойств. Сложно было поверить, что спектакль, прекратив свое существование на сцене, не умирает, но напротив – начинает жить новой жизнью, причем не просто отражая жизнь предыдущую, но приумножая ее, становясь больше самого себя, когда казалось, что больше уже некуда.
***
Спустя месяц я вернулась к просмотру МИР РИМ – уже на видео. Эта дистанция была нужна и для того, чтобы как-то переосмыслить свое первое впечатление, и я уже готовилась начинать спор с своим же недавним текстом. Но не стану по двум причинам.
Во-первых, такие проекты как МИР РИМ (хотя, где еще найти «такие как»?) и удивительны своей открытостью любому впечатлению и не навязывают зрителю какого-то «правильного прочтения». Разумеется, когда авторы создавали свои спектакли, у них могли быть конкретные прочтения, замыслы, концепции. Но когда новопроцессуальный проект начинает свою жизнь на сцене, все это может поменяться – и для авторов, и для зрителя. В этом смысле МИР РИМ для меня самый «горизонтальный» театральный проект. Сегодня популярно говорить о горизонтальных структурах в смысле коллективного авторства и отсутствия иерархий при работе над проектом. И, на первый взгляд, в мастерской Бориса Юхананова все-таки иначе: финальная сборка все равно принадлежит режиссеру. Но то, что в итоге видит зритель способно разве что пригласить его внутрь некой вселенной и предложить побыть там какое-то время, что-то увидеть и получить свой уникальный опыт. Но никак не тащить его за грудки в принуждении увидеть только ТАК и только ОБ ЭТОМ. И любой опыт будет правомерен. И у всех разный.
А во-вторых, все то, что описано по следам первого просмотра, как оказалось, не противоречит тому, что укрепилось в памяти спустя время. И все радости технологических открытий, увиденных мною в МИР РИМ, только подтвердились.
Не знаю, как подступиться к содержательной части. Вот пьесы Шекспира, которые были взяты на основу проекта: «Кориолан», «Тит Андроник», «Антоний и Клеопатра», «Юлий Цезарь». Думаю, те кто уже знаком, например, с проектом «Орфические игры. Панк-макраме» или с «Золотым ослом» предполагали, что «ставить Шекспира» тут никто не планирует. Да, тексты пьес звучат в проекте, иногда возникают некие сюжеты или их вариации. Но если в «Золотом осле» Юхананов акцентировал именно на «разомкнутом пространстве работы», как бы обнажая театральный процесс и наряжая его в карнавальный бант, то в «Орфических играх» уже размыкалось пространства мифа, исследовались его лабиринты и грани. И там, и там действие происходило внутри некоего пространства.
А в МИР РИМ авторы пошли дальше и шире. То, что было возможным достать из этих пьес – будь то исторические параллели, киноконтекст, аналогии с современными сюжетами, из которых вдруг показывают когти античные страсти – перенесено максимально «наружу», если можно так сказать. Проект не варится внутри собственных тем, предложенных материалом, а выливается вовне. И шекспировский цикл вновь произрастает не просто на, казалось бы, чуждой почве, но еще и окружается вселенной будущего, где правит воля Интеграла. Это уже отголоски романа Евгения Замятина «Мы», только Интеграл, который в романе – космический корабль будущего, в МИР РИМе ощущается как некая высшая сила, чьи служители в лабораторных белых халатах выполняют указания. В том числе совершенно прикладные театральные – сменить фон на заднике, добавить определенные звуки, откорректировать внешность и голос актеров.
Эти эпизоды с конструированием реальности повторяются. Возможно, в сценической версии они были началом каждого эпизода? В смонтированном сериале они намекают на некий раздел между частями. И стоит только погрузиться в тот или иной спектакль, как вдруг тебя снова возвращают в «лабораторию», где голос из динамика раздает инструкции для новой сцены. Будто нам пытаются напомнить о том, что этот мир «сделанный», как бы уводят от иллюзий и претензии на настоящий ритуал. Хотя чего только стоит неоднократно воспроизводимый ритуал новозеландских маори, создающий такой накал и градус устрашения, что заряды его достигают цели даже через экран – и на проекции задника, и в варианте исполнения актерами. Но тем не менее роль машин и управлениями ими в МИР РИМе чуть ли не центральная. В оперном проекте Юхананова «Нонсенсорики Дримса» можно было видеть результат первого приближения к теме искусственного интеллекта, но именно результат – визуальное оформление, выполненное специально обученной нейросетью. А в МИР РИМ уже иной подход: попытки исследовать это явление, да и сам сюжет противостояния «человек – машина». Это и превращение героини в подобие популярного автомата с предсказаниями, куда нужно бросить монетку, с той разницей, что рассказывает она о великом и ужасном Гелиогабале; и тема «музыкального автомата», рефреном звучащая в каждой второй сцене (актеры исполняют «Гуд-бай, Америка» в том время как другая актриса то включает им голоса, то ставит на mute; и совершенно комичный персонаж на детском велосипеде, твердящий заевшие реплики «…услышь мою последнюю терцину, теперь я музыкальный автомат»); и тот же голос-посредник воли Интеграла, указывающий актерам порядок построения брусочков в башне (они играют в «дженгу»). Таких примеров временами шутливой, а временами очень серьезной киборгизации в МИР РИМе множество.
Что еще всегда поражает в проектах Юхананова – это искусство нейминга. За несколько десятилетий было столько емких названий, которые одновременно и аббревиатуры, и самостоятельные слова (конечно, главная из них опять-таки Мастерская индивидуальной режиссуры – МИР, но были и различные игры со словами, например, ЛабораТОРИЯ или НаЗИДАНие). Так вот, название МИР РИМ предлагает сразу несколько прочтений и все удивительно подходящие. Чего только стоит задача придумать палиндром! Да еще так, что в нем и название мастерской, и тема проекта, которым они занимались. Можно это читать и в смысле «мир древнего Рима», или же разделить как «Мир и Рим». Есть и вариант слитного написания, где одно слово перетекает в другое. Так или иначе, уровень точности названия на грани гениальности. А главное точности, с которой оно передает саму суть проекта – множество прочтений, его мерцания разными гранями и уход от догматической интерпретации. Это действительно целый мир со своими законами, и это настоящее чудо, что камера подарила ему еще одно рождение.