МИР

В Электротеатре поставили спектакль по рассказам Бунина.

Фото: Олимпия Орлова
«Бунин» - коротко и ясно называется новый спектакль, поставленный молодой и преимущественно женской командой во главе с режиссером Светланой Прохоровой.
Спектакль напоминает литературный утренник: прочитанные чередой, как в неспешно листаемой книжке, рассказы следуют друг за другом. Актеры, выходят попарно играть свою главу, снимают фартуки с нарисованными на них порядковыми номерами и аккуратно складывают на скамеечку у стены. В этом есть обаятельная гимназическая старательность и ностальгическая «милота» того рода, которая свойственна всем авторам рубежа ХХ –ХХI веков – Куприну ли, Короленко, Шмелеву или Бунину. Гимназистки румяные, то снег, то лето, хруст французской булки, стук антоновских яблок; яблоки, багеты и солома – вот и весь антураж спектакля. Здесь желчного и своенравного нобелевского лауреата, на старости лет в эмиграции все воссоздававшего вкусы, запахи и краски родины и молодости, подают с почтением и всерьез.
Десять бунинских рассказов режиссер хотела выстроить в историю взросления, а получилось опрокидывание раз за разом туда, куда человека в любом возрасте сносит, сметает сильное чувство, где он снова беззащитен и не взросл. В начале спектакля Александр Синюков, сидя на ступеньках, рассказывает о детском воспоминании – случайном подглядывании за незнакомой женщиной, устроившейся вздремнуть в купе – а потом он надевает шляпу, пальто – и вот перед нами фатоватый писатель в другом путешествии – на пароходе, любитель ухи, водки и восхищенных попутчиц, самодовольный ловец минутных удовольствий. Соединяясь, стукаясь друг об друга, бунинские истории на сцене выстраиваются в дополнительные сюжеты, как здесь – «охотой» на женщин взрослый человек всю жизнь будто компенсирует свою унизительную подростковую незаметность.
Увидеть в бунинской прозе поэзию или пошлость – это всегда дело читателя. Здесь его читают бережно, с нежностью, не пытаясь разоблачить ни одну из уязвимых сторон автора, совершенно всерьез принимая все любови, адюльтеры, револьверы и поздние вздохи. Но есть и в этой почтительной бережности эпизоды, когда самолюбование персонажей выступает злой карикатурой – возможно, и помимо намерений создателей спектакля.
Фото: Олимпия Орлова
 
Алексею Шейнину выпало сыграть постаревшего Николеньку из «Темных аллей» - он замечательно играет издерганного, пустого человека, еще обаятельного, но уже совершенно безнадежного. Он встречается с женщиной, без памяти любившей его всю жизнь, и не просто не помнит ее, а даже осознать не может ни предательства своего, ни разрушительного действия на ее жизнь. Надя (Татьяна Майст) с беспощадной улыбкой стоит перед ним, не простившая, не забывшая, прямая, как ангел возмездия, а он только и может, что охать, суетливо стаскивать шарф, неловко кружить ее да поминать былую ее красоту. В эпизоде по рассказу «В ночном море» актер и вовсе делает почти непристойным своего героя, рисуя старого писателя в беседе с соперником, некогда уведшим его жену. Ни ее смерть, ни прошедшие годы, ни смертельный диагноз соперника – ничто не может отвлечь писателя от сладострастного расковыривания былых ран, от подробных описаний своих страданий, от упоенного сосредоточения на себе самом. Он вскакивает с шезлонга, отбрасывая плед, и продолжает гвоздить несчастного, расхаживая взад-вперед. То, что он уже едва помнит жену, не отменяет возмущенного, подросткового негодования – ему посмели сделать больно, у него отняли его личное! Контраст этого инфантильного эгоцентризма, нарциссическое выставление былых ран напоказ, бесконечное, многословное их детальное преувеличение составляют такой контраст с почтенным обликом героя, с его статусом успешного писателя, с предполагаемой, но не обнаруженной мудростью, что разоблачение становится полным. Перед нами ничтожество, сделавшее из давней обиды культ всей жизни и не способное остановиться даже перед смертельно больным врагом.

Фото: Олимпия Орлова
 
Артисты разных поколений чередуются на сцене, сводя воедино два пласта времени в бунинском цикле – молодости как времени действия в рассказах и старости как времени воспоминаний, времени их написания. Игра иногда, очень осторожно, выходит за пределы текста и обнаруживает школьную, утренниковую природу спектакля: актриса Людмила Халилуллина, только что убитая в мелодраматической сцене ревнивым любовником, усаженная им на ступеньки, поднимает подбородок, открывает глаза и спрашивает: «Что мы играем?» - «Бунина», - отвечают ей и подают листки с текстом. Этот милый эпизод намекает на ту пленительную путаницу любовных романов в книжке и в жизни, которая так легко возникала в головах впечатлительных барышень и их пылких кавалеров сто лет назад. Евгений Самарин и Анна Даукаева присоединяются к актрисе в новом эпизоде, раскладывая листы с ролями на полу и выстраивая трехмерную геометрию любовного треугольника во времени. Любовь его юности и нынешняя жена, соседствуя на сцене, ревниво тянут каждая к себе, заставляя его, изящного, большеглазого, прятать истинное чувство, убегать в прошлое и все более увлекаясь, раскрываться, становиться совсем мальчишкой. И когда он, на коленях перед влюбленной девочкой, болтает с ней наперебой какие-то счастливые глупости, является жена – грубо разрушая забытье, вырывает его даже не в его настоящее, а прямо в сценическую реальность: «Да разве это Бунин?!»
Фото: Олимпия Орлова
 
В финальном эпизоде все герои выходят и рассаживаются вдоль стены, становясь, как и зал, зрителями последнего монолога «Холодная осень». Татьяна Ухарова, актриса старшего поколения, играет его очень просто, тихо, без единого резкого жеста, и в этой сдержанности и печали достигается по-настоящему пронзительная нота. Жизнь позади, в настоящем – пустая комната, рюмочка на столе, рука в перчатке, прижатая на мгновение к глазам, и память о единственной минуте, согревшей душу на всю жизнь, как светящиеся окна дома, на которые смотрела из холодного сада с любимым в ту единственную осень в начале войны, когда он был жив.
Металлический диск, низко висящий над сценой, с графичными прорезями в виде веток и листиков выглядит книжным экслибрисом из домашней библиотеки. Когда он со скрежетом меняет угол наклона, то становится символом нависающего над героями несчастья, все более низкого и тяжелого. А в финале, поставленный за их спинами на ребро, смотрится циферблатом, отсчитавшим дни их жизни и замершим.
Этот спектакль дарит удовольствие и зрителям, и актерам винтажной смесью читки и игры, он очень идет камерной сцене. В театре, прославившемся громкими и масштабными экспериментами, и нужен именно такой тихий мотив.
Автор текста: Наталья Шаинян
http://www.teatral-online.ru/news/17186/