МИР

26 января в Москве состоится открытие Электротеатра СТАНИСЛАВСКИЙ. Oppeople встретились с художественным руководителем Электротеатра Борисом Юханановым и поговорили об актёрах, способе репетировать и режиссёрском одиночестве.

Вы учились в разных местах, занимались и кино, и театром. Был ли у Вас поворотный момент во время обучения, после которого всё стало не так, как раньше?

Это не просто повороты, а изменения внутреннего состава сознания. По таким ступеням и движется развитие человеческого сознания. Так же точно и у меня. В этом смысле какого-то одного самого существенного разворота я не мог бы вспомнить.

Поступление к Васильеву?

Это было начало 80-х годов, и тогда моё жизненное настроение было связано с размышлением — оставаться здесь, в Советском Союзе, или уезжать. Тогда уехать можно было только одним способом — фиктивный брак. Я вернулся из армии в каком-то предельном состоянии. Мне казалось, что жизнь в этой стране для меня лично исчерпана. При том, что у меня было много друзей, я много писал, реально был настроен на режиссёрскую профессию. Но это был такой «пик стагнации» и мне, конечно, было очень непросто сделать выбор. Решающим стало то, что Эфрос с Васильевым объявили набор.

И всё здесь стало меняться?

Ничего здесь в нашей стране сразу не меняется. Все процессы ползучие, медленные, как в общем-то и во всём, но я не жалею ни на одну секунду, что решил остаться. Какое самое главное качество определяет режиссёра? Знаете, когда я поступал, я помню такой эпизод. Я стоял рядом с Эфросом, который только что объявил список тех, кого он принимает. Я был среди них. И подошёл очень серьёзный, солидный человек, лет за тридцать, и густым басом обратился к Эфросу приблизительно с такими словами: «Анатолий Васильевич, я опытный, много поставил, всю жизнь я ориентировался на Вас, почему же вы приняли его?» — показал на меня, а я тогда был только после армии, и был совсем не харизматичный «мужчина». Он очень недоумённо и прямо задал этот вопрос, а Эфрос ответил: «Вы знаете, для режиссёра самое главное — «магнетизм». Вот у него он есть, а у вас нет».

А что такое «магнетизм»?

Это надо у Эфроcа спросить (смеётся). Я вам уже не отвечу. Может это такое понятие «режиссерской воли»? Воля — это некая концентрация, которая может привести к каким-то «твёрдым» последствиям, но к красоте может не привести. При помощи воли можно забить гвоздь, но только при помощи воли нельзя поставить спектакль, это очень прихотливое занятие.

Актёр должен выполнять то, что ему говорят, или он может спорить?

У каждого есть своя территория, за которую он ответственен. Молодой режиссёр часто ведёт себя как наивный человек, который начинает водить автомобиль. Ему кажется, что это он ведёт автомобиль, хватаясь цепко за руль и нажимая на педаль. На самом деле автомобиль едет сам, надо просто точно управлять им. Режиссура не должна подменять актёра, не надо влезать внутрь человека, превращая его в живую куклу, и начинать им управлять. Одна из важных тайных мудростей нашей профессии — не надо стремиться переквалифицировать сознание другого, стоящего на сцене напротив тебя. Того, кому предстоит путь откровения игры. Всё искусство заключается совсем в другом. Надо предоставить этот путь, открыть его при актёре, научиться мыслить при нём. И по этому пути актёр пустится вместе со своей личностью и вместе с теми ситуациями и образами, которые открывает у автора. В этом смысле и случится соавторство. Соавторство путеводителя и путешественника.

Актёрам в Вашем театре теперь предоставлены «идеальные» условия. Новые репетиционные залы, известные режиссёры, которые уже начали репетировать, бесплатная столовая, наконец. Каким Вы видите идеального актёра?

Вот интересно, что время сегодня определяется словечком «в идеале». Время кодируется этим словечком. А в конце 80-х время определялось словечком «как бы». Всё время говорили «как бы так», «как бы сделаем», «как бы пойдём в кинотеатр». Удивительно. И то и другое касается проектирования некого будущего. В первую очередь в нём (в актёре) должно быть живое, не омрачённое паранойей и шизофренией, страхом выживания и болезненными комплексами, связанными с неверием в себя или в людей, нормальное стремление заниматься художественным делом. «Желание» быстро может исчерпаться, а намерение, стремление, которое питало это желание, должно быть глубоким. В каком-то смысле это должен быть его жизненный выбор, тогда этот человек многого достигнет. Тогда с ним можно работать много и разнообразно. Способность к саморазвитию очень определяет современного актёра, способность к недогматичному представлению о самой профессии. Принимать на себя неизвестные, неиспробованные способы существования на сцене. Открыто их принимать.

Критическое отношение к себе?

Критическое отношение к себе — это другое. Это свойство личности, а не профессии.

Оно необходимо или не нужно?

Не всегда. Мне кажется, артист часто получает вдохновение из какой-то очарованности, но эта очарованность может быть подрезана критикой самого себя. Скорее, адекватное отношение к себе. Адекватность — это точное слово. Самое главное — это развитие интуиции. Он должен интуитивно приобщиться к тому пути, по которому они вместе с режиссёром идут. Интуитивно ощущать все тонкости этого маршрута. И оставлять себе возможность узнавать самого себя в процессе репетиций. Одно из важных свойств, которыми наделяет своих адептов театр — мышление при помощи игры. Не до и не после, а именно во время игры ты открываешь для себя путь. У вас очень много «долженствования» в вопросах. Если отнести себя к племени художников — нет. Мы никому ничего не должны! Кто дал нам в долг и что нам собственно дали в долг, почему мы должны отдавать этот долг? Откуда берётся эта манипуляция долгами? Знаете, как в своё время для советского человека понятие человеческого рока девальвировалось до понятия «они». Есть некие «они», которые во всём виноваты. Исходным событием жизни советского человека 70–80-х годов была история «первоначального ограбления». Он ещё не успел родиться, а его уже ограбили. Поэтому не то, что он никому не должен, а наоборот — ему все должны. Его ограбили — это позволяет ему грабить других.

Обидели.

Ну не знаю. Обидели или вдохновили этим. Долг — это какой-то результат. Когда ты понимаешь, кому ты должен. И долг этот тогда связан с понятием чести. С понятием «миссии». Это связано не с повышенной самооценкой, а с внутренней необходимостью действия. И вот эта внутренняя необходимость действия, опирающаяся на чувство миссии, особенно для мужчины, первостепенна. Но связанно ли это с художественными процессами? Это точно связано с созреванием человека как личности. Но художник, как это ни парадоксально, долгое время развивается на какой-то свободе от миссии и «долженствования». Его душа должна напитаться игрой, свободными проявлениями, забываться и очаровываться искусством, красотой. Должна в том смысле, что «не может не». А дальше уже, растущая одновременно с его даром личность человека подхватывает этот дар и оформляет его в миссию. Сложный процесс. Мне кажется, не стоит спешить и упрощать.

Есть такое произведение Гроссмана «Жизнь и судьба», где профессор Штрум был поставлен перед выбором — подписать или не подписать бумагу. Когда оказываешься перед выбором поступиться своими принципами и не страдать или наоборот, как нужно поступить? Был ли у Вас такой опыт?

Скажу так, что вообще в нашем обществе очень мало сопереживания. Надо сопереживать людям. Надо добавить в общество этот важный аспект какого-то внимания что ли к другому человеку. Не спешить судить другого человека. В этой спешке можно не различить реальную драму жизни и, её глубину, тайну. Это одна сторона моего ответа. Я бы не стал судить Мандельштама, который, оказавшись в сталинском лагере, по каким-то там воспоминаниям, жалко себя вёл. Я просто буду страждать о нём. Оплакивать его. Оплакивать гения, попавшего в лагерь. Это другая грань моего ответа. Это какой-то Босх, такого рода, — насилие, репрессия государственного механизма над сознанием человека. Не хочется и не должно, помятуя тему нашего разговора, оказываться в лапах у босховских чертей. Это ещё одна грань. Конечно, бывают моменты, когда человеку приходится идти на компромисс. И я думаю, что путь компромиссов — это путь мира. И в этом смысле я выбираю мир. Хотя драматическое искусство требует противоположности. Но компромисс — это не снятие противоположностей, а это путь Одиссея. Это путь, когда при сохранении человечности, сохранении души, без гибели в лапах у чертей, человек успевает проскользнуть между Сциллой и Харибдой, между бьющимися скалами.

Пусть десять лет пройдёт, но зато цель не поменяется, и он придёт туда человеком. Вы об этом говорите?

Может быть, об этом (смеётся).

В одном интервью Вы сказали, что не ощущаете себя причастным к какому-то поколению. Нет ощущения одиночества?

Режиссура вообще очень одинокая профессия. Чем больше ты работаешь как режиссёр, тем больше прекрасных людей встречаются на твоём пути и остаются с тобой в творчестве, общении. Но есть какой-то особый круг, где ты располагаешься один. И это одиночество благословенное. Может быть, наедине с дневником. Дневник — это инструмент, который позволяет тебе обустроить своё одиночество как некий личный космос.

Когда я читал о том, что готовится в Вашем театре — перестройка двора, новые сцены, залы, Кастеллуччи — вспомнился главный герой «Трудно быть богом» дон Румата, который, вроде бы, оказался в средневековье, вроде бы, одет как средневековый человек, но у него в кармане есть платок, крепче, чем железо. Как у Вас получается всё это организовать и совмещать? Не только в финансовом смысле. Куча людей, куча задач?

В первую очередь, не «куча» людей. Это самое главное. Не куча, а очень просвещенное, очень профессиональное товарищество. Чтобы что-то осуществить, необходимо знать, что один в поле не воин. Надо опираться на просвещенных профессионалов, на талантливых людей. Задача продюсера или строителя — не заслонить своим волюнтаризмом решения или предложения того или иного человека, а дать ему возможность оказаться в продуктивном режиме общения с другим человеком. А дальше, конечно, надо уметь выдерживать огромное количество рисков, связанных с тем, что, в конечном итоге, целый ряд решений придётся принимать самому. Это испытание серьёзное, и надо к нему очень серьезно относиться. Доверяя каждому человеку, но беря на себя риск за принятые решения. Ты всё время в этом одиссеевом пути находишься, ты всё время скользишь между бьющихся скал. Потому что часто, осуществляя какой-нибудь сложный проект, ты окружён противоположностями. Противоположными вкусами, противоположными опытами, и надо терпеть эту противоположность. Сводить всё время их друг с другом и снимать эти оппозиции при помощи собственных решений.

Постоянное напряжение.

Надо к нему привыкнуть.

Если представить, что в это помещение зашёл Одиссей, и можно задать ему один вопрос. Что бы Вы у него спросили?

Не будет возможности. Сама по себе эта система «вопрос-ответ» должна исчезнуть, чтобы сюда вошёл Одиссей. Я совсем не думаю, что это будет такой живёхонький персонаж. Это будет, в первую очередь, климат, в котором мы с вами окажемся. Если мы окажемся в этом климате, мы просто задавать вопросы не сможем. Будем пронизаны благословенной тишиной, в которой постепенно сами собой начнут созревать ответы, но не вопросы.

openmindedpeople

2015